Андрей Курков для Ари ван дер Энта: “Современные украинские писатели хотят, чтобы их читали”

Где-то читал, не знаю где и когда, что ты собираешь кактусы. Это врезалось мне в память, потому что я знал о марках, но кактусы ... Я впервые прочитал об этом. Откуда это у тебя?
 
Я начал с марок, но я в принципе люблю коллекционировать. У меня есть коллекции марок, монет, этикеток спичечных коробков, значков из разных городов. Думаю, мне было лет 7, когда я заинтересовался кактусами. Точно не помню, почему, но они мне понравились. Наверное  потому что они были экзотическими и, казалось, не очень нравились людям. Имею в виду, что мне, должно быть, хотелось быть добрым к брошенным экзотическим растениям, но также я быстро понял, что есть определенное организованное сообщество кактусоводов. Я тогда не знал, кто такие масоны, но общество мне показалось почти тайным и захотелось присоединиться к нему. Так я стал членом Киевского клуба любителей кактусов, который был частью Киевского клуба природы и, насколько мне известно, существует до сих пор. Любители кактусов собирались каждую неделю, продавали друг другу семена разных видов кактусов и сами маленькие “саженцы”, иногда контрабандно привезенные в страну моряками под заказ. Там же профессионалы-кактусофилы выступали с лекциями, звучали разговоры о новых видах кактусов и о модных искусственных формах существующих видов — эти искусственные формы выводили кактусоводы-японцы. Конечно, в клубе также продавалась литература для кактусоводов — и настоящие книги, и фотокопии. Самые красивые из доступных для советского человека книги о кактусах издавались в Восточной Германии. У меня до сих пор есть два роскошных цветных фотоальбома с кактусами и их описаниями на немецком. Немецкий, кстати, я выучил только лет через тридцать после вступления в клуб и до сих пор эти книги не прочитал.
 
И ты стал полноправным членом?
 
Членство было формальным — приходишь, говоришь, что хочешь вступить в клуб, тебе улыбаются и хлопают ладонью по плечу, и все — ты принят в ряды правильных сумасшедших!. Я ходил туда каждую неделю. Сначала с отцом — он давал мне деньги на покупку семян. Тогда я понял: чтобы вырастить кактусы из семян, нужно быть очень осторожным и трудолюбивым. Для выращивания кактусов из семян требуются микро-теплицы с микроклиматом. Их надо сделать или где-то что-то найти и приспособить под них. Мама у меня была врачом и я быстро обнаружил, что упаковки каких-то  венгерских ампул годятся под микро-теплицы. Специально составленную и измельченную почву для этого надо было пропарить, а потом регулярно дезинфицировать, чтобы ни плесень, ни мох не смогли туда попасть — иначе кактусам смерть! Все эти знания я в основном получал на лекциях в клубе или из слабо прочитываемых отксеренных статей старших коллег. На лекциях вел конспект серьезнее, чем позже в институте иностранных языков!
 
Рождение кактусов из семян казалось чудом. Сначала из набухшего семени прорывались белые паутинки корней, корни цеплялись за землю и семя словно становилось на ноги-паутинки, потом появлялось тельце кактуса и начинало разбухать, а оболочки семени становились шляпкой на верхушке и потом слетали или я снимал медицинским пинцетом. Рассматривать все это в увеличительное стекло было занятием увлекательнейшим! Как только кактус достигал миллиметра-двух в росте, его требовалось отделить от других и переместить на следующую неделю в другую, более просторную микро-теплицу. Это был очень сложный процесс: проверять их нужно было каждый час. Я себя чувствовал врачом, заботящимся о здоровьи пациентов. Думаю, кактусы меня тогда полностью поглотили. Потом я провел с ними несколько экспериментов: я попытался сделать гибриды, провести ботанические операции — когда вы прикрепляете редкий хрупкий кактус к более стойкому, более живучему.
 
В этом клубе у меня появились довольно странные, взрослые друзья. Один из моих друзей-любителей кактусов был оперным певцом, и это интересно, потому что он хотел продавать семена не через клуб, а напрямую. Для него торговля семенами являлась дополнительным заработком, он приглашал меня домой, показывал свою коллекцию, отмечал от каких кактусов у него есть семена. Я навещал его время от времени. Еще был профессор математики из Киевского политехнического университета, который жил в центре города, на Трехсвятительской. Он был ко мне дружелюбен: тоже показывал кактусы, поил чаем, продавал семена, а много лет спустя я разговаривал с кем-то из политехники и сказал: «Мы были хорошими друзьями с этим профессором», а тот бывший студент резко ответил: «О, он был очень противным человеком, его никто не любил». Таким образом, стало ясно, что этот профессор любил кактусы и кактусы любили его, но с внешним миром у него не ладилось.
 
У меня были сотни разных видов кактусов, но очень часто они умирали, и мне приходилось покупать новые или обменивать их, поэтому кактусы стали своеобразной валютой. На все окна я повесил полочки — такие металлические полки, куда ставил квадратные пластиковые кубики из магазина игрушек. В них я вырезал одну сторону и проделывал дырочки в дне, засыпал землю, садил кактус и ставил на полки. Так что все окна, кроме кухни, были закрыты полками и заставлены кактусами. Света в квартире стало меньше, но мои родители не протестовали.
 
Про кактусы есть одна история. Когда мой брат начал зарабатывать деньги, он подумал, что может вложить их в кактусы, покупая и продавая редкие виды. Я взял его деньги, купил много семян, посадил их и присматривал за ними до какого-то момента. Потом отвлекся на влюбленность, и большинство молодых кактусов погибло. Мой брат очень на меня рассердился. Говоря современным языком его бизнес план потерпел полное фиаско.
 
Летом и первую половину осени большую часть кактусов я оставлял на балконе. Когда мне было 17, я решил поехать в Ригу и оставил родителям записку: если на улице станет холодно, занесите их обратно внутрь. Но родители переживали обо мне, а о кактусах забыли. В результате многие кактусы замерзли, как французские солдаты на Смоленской дороге в 1812 году.
 
Это был конец?
 
Нет, несколько кактусов сохранились до сих пор, потому что они остались в квартире моих родителей, и мама ухаживала за ними. Потом, когда мои родители умерли, я забрал оставшиеся кактусы к нам в квартиру, и теперь они снова со мной. Есть кактус, который всего на 7 лет моложе меня.
 
Это своего рода экзотика твоей юности. Говоря о писательстве, есть ли в твоих рассказах какой-то экзотический элемент?
 
Да, но что было еще важно, так это то, что из-за кактусов я начал изучать ботаническую латынь и выучил названия кактусов на латыни. Это было началом моего интереса к иностранным языкам. Я всегда хотел использовать ботаническую латынь в своих романах, и, в конце концов, я ее использовал в романе «Сады господина Мичурина». Я писал этот роман с огромным удовольствием, но никогда не думал, что он понравится читателям. Некоторым он действительно понравился, и они написали мне, что это — мой лучший роман. Но, можно сказать, это роман для сумасшедших любителей ботаники с хорошим чувством юмора.

Интерес к иностранным языкам тоже связан с писательством или это совсем другое дело?

Это не совсем другое дело, потому что, когда я сам начал учить английский, я пытался писать стихи на этом языке. Я написал много стихов на английском, а потом остановился. Затем я учил итальянский и пытался писать по-итальянски, но вообще я начал писать стихи в детстве — когда мне было 7 или 8 лет.
 
Ты хотел быть писателем в это время?
 
Не могу сказать, что хотел. В школе мы писали сочинения. Я писал все свои сочинения в стихах, даже свое экзаменационное эссе при окончании школы я написал в форме поэмы. Меня очень поддерживала учительница русского языка и литературы Бэлла Михайловна Войцеховская. Пару раз она приносила старинные книги, которые не переиздавались с революционных времен. Благодаря ей я узнал о поэзии Гумилева, Ахматовой, Цветаевой. Позже в институте иностранных языков я познакомился с книгами американских писателей. А благодаря одной американской профессорше даже вступил в дружбу по переписке с ее знакомым “университетским писателем” из США. И стал переводить его радиопьесы и рассказы.
 
Итак, ты всегда писал на своем жизненном пути.
 
Да. Я начал писать прозу, когда мне было 14-15 лет, но сначала я увлекся придумыванием анекдотов. Это произошло потому, что у моего старшего брата Миши были друзья, они всегда встречались у нас на кухне, пили портвейн, рассказывали друг другу анекдоты и делились самиздатом. Мне позволялось слушать, но пить портвейн на давали! Такие встречи мне очень нравились, особенно анекдоты, и я начал придумывать новые на основе старых, брать уже существующие анекдоты и создавать с их персонажами новые истории.
 
Это же целое дело! Потому что, насколько я знаю, ты их слышишь, но никогда не знаешь, откуда они пришли. Ты ведь их сочинял?
 
Я их придумывал. Я даже как-то услышал свои анекдоты где-то далеко от Киева и очень обрадовался. Но потом я подумал, что, может быть, эти анекдоты создал кто-то другой одновременно со мной. Чувство советского интеллектуального юмора было одинаковым и во Владивостоке, и в Киеве, и в Кишиневе. И везде жили люди, которые писали стихи, рассказы и придумывали анекдоты.
 
Иногда люди находили одни и те же направления? Значит, был еще и формирующий аспект. В это время ты уже писал художественную литературу?
 
Думаю, сначала я начал придумывать анекдоты, а вскоре после этого написал первый рассказ о похоронах моей бабушки. Визуальная память об этих похоронах до сих пор очень жива. Потом я принялся писать короткие новеллы — немного мистические. В 16 лет закончил свою первую повесть: полу-мистическую, полу-сюрреалистическую о советской жизни.
 
Такое сочетание всегда так или иначе остаётся в твоём творчестве?
 
Да, у меня в текстах почти всегда переплетается  реальность с элементами сюрреализма, присутствуют и магический реализм, и черный юмор.

 
Но поскольку я знаю твои последние работы, у меня сложилось впечатление, что сейчас они не особо автобиографичны.
 
Нет. В некоторых романах есть эпизоды или истории из моей жизни, но я никогда не писал ничего действительно автобиографического.
 
Итак, элемент изобретательства, придумывания всегда был для тебя важен.
 
Обычно, когда ты пишешь, ты пользуешься воображением, придумываешь события и людей, или же можешь использовать свой собственный опыт. Есть люди, которые не могут написать о том, чего не испытали сами. Но мне больше нравится  придумывать сюжеты. Меня несколько раз просили написать автобиографический роман. Просили потому, что я иногда во время авторских встреч рассказываю о самых ярких эпизодах моей жизни и слушателям это нравится. Но мне не хочется его писать. Может, я просто не готов.  
 
Но, например, голландская литература на 95% автобиографична.
 
Дело в том, что я не верю в автобиографии, потому что память человека игрива и изменчива, как девушка, которая не знает, что ищет. Ты можешь думать, что записал то, что произошло с тобой 50 лет назад, но потом даешь этот текст прочитать участникам событий, а они говорят: «Нет, это было не так, это было совсем по-другому!». Так недавно произошло и со мной. Мой индийский издатель уговорил меня написать воспоминания о советском детстве. Так я опубликовал 11 больших глав о моем детстве, о школе, о семье — о моих родителях, бабушках и дедушках, моем брате. Потом один эпизод из этих воспоминаний я сверил с братом, и он сказал: «Это неправда, такого не было». А значит, либо он не помнит, либо не хочет вспоминать, либо это произошло по-другому, либо это обсуждалось так, как будто это произошло. Так что любой автобиографический роман прежде всего будет просто романом.
 
Значит не может существовать автора, который будет на 100% правдив в своем рассказе? Вот почему ты любишь изобретать.
 
Да, потому что я знаю, что это неправда, это выдумано. Я не смогу трактовать автобиографический текст, как документальный. Документальным является то, что скреплено мокрой печатью! Все остальное — это додуманное, обогащенное играми памяти и воображения.
 
Западная литература гораздо более автобиографична. Как ты думаешь, в украинской и русской литературе существует традиция больше изобретать сюжеты, чем просто писать?
 
В современной украинской литературе преобладают выдуманные сюжеты. Хотя и можно найти несколько  романов, написанных молодыми авторами, у которых чувствуется недоверие к собственному воображению. Эти романы можно сравнить с реалистической живописью, написанной с натуры. Но вообще у нас в Украине нет традиции автобиографических романов. Документальная литература только сейчас входит в моду, но она ценится весьма ограниченной аудиторией. Этот жанр становится популярным повсюду: он очень важен в Америке и занимает там большую часть рынка, так же и в Великобритании; во Франции, в Германии. Мы тоже движемся в этом направлении. Может через нонфикшн подойдем поближе и к автобиографической прозе.

Мне сейчас тоже больше нравится нонфикшн, чем фикшн. Все начатые книжки нонфикшн я дочитал до конца, чего не могу сказать о художественной прозе.

Это потому, что ты уже настолько много прочитал?
 
Первые 40-50 лет жизни ты хочешь развлечений. Ты относишься  к литературе, как к приятному побегу из реальности. А потом в какой-то момент понимаешь, что дальше уже не убежишь. Наступает перенасыщение, поэтому ищешь что-то более подлинное, более правдивое и неожиданное — например, книгу, которая принесет знания или новое понимание прошлого или реальности.

За последние 5 лет меня вдохновили две научно-популярные книги. Первая — известного британского юриста Филиппа Сэндса — «Восточно-Западная улица». Он международный специалист по правам человека и геноциду. Он написал большую книгу о двух юристах: один из Львова, другой из Жовквы под Львовом, которые практически посвятили свою жизнь новым терминам в юридической науке. Один из них придумал и легализовал понятие «геноцид», другой придумал и узаконил термин «преступления против человечности». Речь идет об их жизни на фоне Второй мировой войны и Нюрнбергского процесса, о том, что случилось с их родственниками и близкими друзьями и об их конфликте между собой. Это реальная история, но я прочитал книгу, как “большой роман”.
 
Другое документальное произведение — это роман «Царь Америки» — книга Мартина Поллака, австрийского писателя-историка, которого я знаю лично. Мартин Поллак невероятен, потому что он также написал научно-популярные книги о своем отце, который был нацистом, и о своей семье. Написал блестяще и с болью, которая передается читателю. “Царь Америки” — это научно-историческая книга о реальных причинах и реальной  истории иммиграции из Буковины и Галичины в Америку и Канаду.  Этой книгой Мартин Поллак показал, что все, что мы знали об этой иммиграции, неверно, и настоящей ее причиной  являлась конкуренция между двумя судоходными компаниями в Германии: Бременской и Гамбургской. Удивительно, как эта конкуренция спровоцировала геополитические процессы, охватившие пол мира.
 
Такие книги интереснее, чем художественная литература, потому что ты знаешь, что читаешь правду и эта ранее неизвестная тебе правда — удивительна. Книга читается настолько легко, взахлеб, что ты сам себя начинаешь чувствовать участником или свидетелем тех событий.
 
Это новый жанр? Потому что 100 лет назад таких книг не было.
 
Не было. Подобная тема в книгах 19 века трактовалась как материал для репортажных или этнографических очерков. И у меня есть такие книги 1890-1907 годов, которые я иногда читаю, просто чтобы увидеть, как все это было написано. Такие книги писались очень образованными людьми для очень образованных людей, которые думали, что стиль должен быть сверх-изысканным и интеллектуальным, изложение должно быть очень сложным и довольно высокомерным по отношению к предмету.
 
Книга Филиппа Сэндса написана короткими главами. В каждой главе рассматривается только один небольшой эпизод, деталь или человек. Он создает ритм, который помогает быстро и довольно легко читать очень большой роман.
 
Итак, сейчас архитектура изложения очень важна. А для писателей 100 лет назад это было не важно?
 
100 лет назад “важные” писатели творили просто сплошной текст, ковер! Они не думали об “архитектурной” структуре романа.  

Ну и не для развлечения это все писалось?
 
Нет. Я думаю, только женщинам разрешалось читать книги ради удовольствия. Для них создавались романтические книги, написанные специально для развлечения. Но литература для мужчин — даже первые криминальные истории — были написаны гораздо позже, чем первые любовные романы для женщин.
 
Ты всегда будешь писать только художественные книги?
 
Нет, я уже написал научно-популярную книгу, для которой пришлось немало порыться в материалах, многое перечитать. Это история организации «Эммаус», которая была основана после войны в Париже, в 1948 году для помощи бездомным, и как она стала международной организацией с филиалом в Украине. А потом я написал отдельные главы по истории украинского филиала этой организации. Я писал научные очерки по истории хиппи, но это связано с романом, который я писал раньше о львовских хиппи. Следующую научно-популярную книгу я напишу в Америке. Я собираюсь написать об истории эволюции знаний об Украине и украинцах среди простых американцев: что Америка знала об Украине, что она знает сейчас, и какое влияние оказали на эти знания средства массовой информации, искусство и культура.

 
Поговорим о современной литературе в Украине. Я слышал кое-что о «деле об урне для мусора».
 
В Facebook произошел настоящий скандал, на который до сих пор откликаются в некоторых постах. Точного имени молодого писателя не помню, но он выложил фото мусорного ведра с книгой Оксаны Забужко — украинской писательницы номер один — внутри. Это была культовая книга 90-х годов «Полевые исследования украинского секса». Она переведена на многие языки. Этот жест молодого писателя был похож на восстание нового литературного поколения против старого, он совпал с несколькими другими постами, где молодые писатели жаловались, что современная украинская литература не популярна среди читателей потому, что старшие писатели в Украине пишут для себя и для других писателей, и они не хотят писать для читателей. Пишут просто для того, чтобы поддерживать статус украинской литературы, как “высокой литературы”. Они чрезмерно интеллектуальны, они не рассказывают истории, они пытаются поделиться своими идеями или месседжами, вместо того, чтобы развлекать читателей. Поэтому у нас на рынке огромное количество переводных книг, а в обзорах любимых книг активные читатели часто в принципе не упоминают украинских авторов. Пишут что-то вроде “списка из 20 любимых книг года”, и в них нет украинских писателей.
 
Украинские писатели писали неправильную литературу?
 
Такова была суть этого поста, что частично верно, но не совсем. Потому что среди старшего поколения авторитетных писателей, которые фактически создали украинскую современную литературу, есть писатели, которые пишут массовую литературу: криминальные, исторические романы, семейные саги, драмы и т. Д. Это Ирен Роздобудько, родом из Донецка, но уже 3 десятилетия живущая в Киеве, это Андрей Кокотюха, родом из Нежина, но живущий в Киеве, автор, может быть, уже 100 книг. Это братья-близнецы Капрановы. Есть также писатели, которые пишут научную фантастику и фэнтези, есть те, кто пишет очень популярные в наши дни ретро-детективы. Но в любом случае среди так называемых признанных каноническими авторов есть писатели, которые создают интеллектуальную литературу, где качество используемого украинского литературного языка иногда важнее, чем содержание книги, или же где идеи намного важнее сюжета.
 
Что значит быть писателем в Украине?
 
Поэт в Украине всегда был больше, чем поэт. Я имею в виду, что авторы здесь считаются моральными авторитетами. Нельзя забывать, что в Украине есть моральный авторитет - поэтесса Лина Костенко, которой больше 90 лет, которую большинство читателей считает главной фигурой украинской литературы, практически божеством, способным  давать оценку всему происходящему, говорить: что есть хорошо, а что плохо. Затем идет следующее поколение, а это уже мое поколение, которому сейчас 60 лет, представленное Юрком Андруховичем и Оксаной Забужко, Тарасом Прохасько и Издриком, которых тоже считают не просто писателями. Они задают тенденции, но они уже не являются примером для подражания для более молодых писателей.
 
Итак, новое поколених писателей хочет писать для развлечения?
 
Они хотят, чтобы их читали. И они думают, что из-за того, что старшее поколение писало сложные и “не захватывающие” книги, украинские читатели перешли на иностранную литературу. Молодые писатели стараются понравиться читателям, но эти читатели все равно выбирают переводную иностранную литературу, мол потому, что больше не верят в то, что украинская литература может быть интересной. Отчасти это так, потому что существует громкая, но не слишком многочисленная аудитория для интеллектуальной литературы. Если мы проверим проданные тиражи таких книг, то увидим, что эта аудитория действительно мала: 3000-4000 человек.
 
Но в то же время у нас есть украинские бестселлеры, которые написаны для обычных читателей, которых очень много и которые не настолько заметны и слышны в социальных сетях. У этих книг тиражи 40-50 тысяч экземпляров, а иногда и больше. Это уже романы так называемых популярных жанров, вроде исторических боевиков Василия Шкляра, для которого сюжет как и политическая составляющая важнее стиля.
 
Но у них нет статуса “интеллектуальной литературы”?
 
Таким книгам не нужен статус. И авторам этих романов тоже статус не нужен. Они профессиональные писатели. Этого достаточно.
 
Не думаешь ли ты, что это будет переломным моментом: новое поколение пишет совсем другие вещи, находит новую публику?
 
В этом смысле ты прав, потому что никто не пишет сейчас того, что пишут Оксана Забужко или Юрко Андрухович. Все остальные, кто моложе, пишут более доступные и удобные для чтения книги. Даже если говорить о современных эссе — они тоже становятся легче и доступнее для понимания.
 
Литература, написанная 30-летними писателями, будет другой. Будет больше ориентирована на рынок и больше сфокусирована на сюжете.
 
Был еще один недавний инцидент с Книгой года Би Би Си Украина. Иностранцам вроде меня это сложно понять.
 
Да, эта история стала большим сюрпризом! Премия «Книга года украинской службы Би Би Си» существует уже лет 10, и в течение этих лет основной состав жюри не менялся. Они с самого начала показали, какую литературу они заметят и выберут. Награждались всегда писатели из одного круга, одной, так сказать, направленности. Издатели других писателей и сами другие писатели просто начали игнорировать эту премию.

В этом году все были уверены, что София Андрухович получит премию за роман «Амадока», но в финале конкурса оказался еще один большой роман, тоже очень сильный роман Марии Матиос “Буковая земля” — книга об истории Буковины, огромная семейная сага. Мария Матиос — мастер стиля и мастер сюжета. И еще в коротком списке неожиданно оказалась книга ветерана войны на Донбассе, волонтера с позывным Сайгон. Роман называется «Упак» — это деревенское прозвище старого советского мотоцикла, который официально назывался “Юпитер”. И этот мотоцикл “Юпитер” — главный герой романа. Герои романа говорят на суржике — смеси русского и украинского языков, на котором говорят как в этой местности, так и практически везде в центральной и восточной Украине. Роман переведен на украинский с русского. В нем очень много ненормативной лексики. Можно сказать, что это реалистическая массовая литература. Это очень честная книга, написанная очень честным парнем. Именно она и получила премию.
 
Многие восприняли эту «лучшую книгу года» как неожиданный отказ жюри премии от своих прежних принципов.  Будто бы они решили показать, что теперь они стали более гибкими, что не будут придерживаться одной и той же группы писателей, которую они награждали годами. Как по мне, это, наверное, результат компромисса, потому что в жюри появились новые члены, пожелавшие, чтобы их услышали.
 
Поговорим о твоих новейших работах.
 
Да, это роман «Самсон и Надежда». Я хочу написать серию из минимум 4 романов о событиях в Киеве весной 1919 года, когда большевики захватили Киев во второй раз. Это криминальный ретро-роман, где преступление — всего лишь способ показать образ жизни во время гражданской войны и второго правления большевиков.

 
Это твоя собственная версия исторического романа?
 
Да. В первом романе все события я придумал, но обстоятельства и условия жизни и другие исторические элементы реальны. Я получил доступ к некоторым архивам и  заинтересовался этим временем. Так что я много читал, нашел много воспоминаний, дневников и других документов. Начало работы над первым романом совпало с началом пандемии, поэтому я не хотел после “Серых пчел” начинать новый серьезный роман. Я подумал, что люди сейчас хотят отвлечься от реальности, и я тоже хотел отвлечься.
 
Четырех романов хватит?
 
Я не знаю. Но у меня немного сложная ситуация, потому что я пишу в разных жанрах. В некоторых странах присутствуют книги только одного из моих жанров. Поэтому, когда я начал писать этот роман, я подумал, что он предназначен прежде всего для украинского читателя. Но я был удивлен, что книгу одобрил для перевода мой швейцарский издатель. Так что теперь буду ждать, как к ней отнесется немецкоязычный читатель.
 
Думаю, отнесется положительно. Я читал книгу, и люди, скажем, в Голландии знают город Киев, они знают, что есть страна Украина, они немного знают историю 1917 года. Так что подобная книга очень сильно повлияет на восприятие Украины.
 
В то же время для меня это эксперимент, потому что во втором романе я уже использую для сюжета один реальный документ. Он стал отправной точкой лишь для одной сюжетной линии  из трех, но он переводит роман уже в категорию частично-документальных. В первом романе выдумано все: персонажи, события, но предыстория реальна. Сейчас я на шаг приближаюсь к документальному криминальному ретро-роману, а в третьем романе, возможно, я буду использовать больше документальных элементов.
 
И последний вопрос. Ты писатель, но также ты еще и читатель. Любопытно ли тебе как читателю, какую книгу ты напишешь?
 
Я не пишу подробный план, прежде чем начать писать роман. У меня в голове есть история, есть ее примерный план, у меня есть персонажи, но я никогда не уверен в финале: что произойдет в конце, я хочу узнать в процессе написания. Поэтому у меня есть еще один дополнительный стимул дописать роман до конца! Чтобы узнать, чем закончится история!