Светлана Олешко о Мисько Барбаре: "Мисько был слоном, масштабы которого не все понимали"

14 ноября должно было исполниться 50 лет легенде украинского рок-н-ролла, солисту группы «Мертвий півень», актеру харьковского экспериментального театра «Арабески» Михаилу (Миську) Барбаре. Но, не дожив месяца до своего юбилея, Михаил умер — 11 октября, в Харькове, на руках у своей жены, режиссерки «Арабесок» Светланы Олешко. Смерть Миська стала огромным шоком для украинского культурного сообщества, поэтому в канун юбилея мы решили записать разговор со Светланой: о сосуществовании двух мощных художников как супругов, совместном творчестве, совместном взрослении, роли Барбары в театре и о других как интимных, так и общественных темах.

Свет, поскольку мы пишем этот разговор фактически в канун юбилея Миська, то давай именно с этого и начнем. Как вы планировали его праздновать? Как Мисько вообще рефлексировал этот возраст? Ведь, по большому счету, в нашей культуре 50 все еще воспринимается как нечто такое пограничное, эпохальное.

— Готовился. С иронией относился, но реально готовился. Я могла бы предположить, что он захотел бы спрятаться, но нет. Напротив, были запланированы три концерта во Львове: в «Кукле» — «Монологи о самом важном», в LV Cafe jazz club, в котором он с Марком Токарем и Андреем Арнаутовым должен был новый проект делать, и вечеринка ко дню рождения в пабе «Братыська». И буквально в воскресенье [Мисько умер в понедельник — авт.] он переписывался с художниками (Сергей Савченко. Геник Равский, Тоня Денисюк), с которыми планировал делать мерч, и на одной футболке должна была быть надпись [подмигивает] «Еще по 50».

Люди по-разному уходят и видишь, он ушел на таком подъеме! Все видели и говорили, что он прекрасно выглядит, столько планов, столько энергии.

Для него 50 – это был, скорее, новый этап, чем подведение итогов, правда?

— Абсолютно! Было чувство взрослости в хорошем смысле. Взрослость, ответственность, смакование жизни спокойное… Жизненная сатисфакция. Альбом этот… он, опять же, взрослый [этой осенью Мисько Барбара вместе с Юрием Ефремовым записали новый альбом «13 песен о любви»; послушать альбом можно на Youtube и на всех цифровых платформах — авт.]. И ужасно современный. Я была очень тронута: Остап Украинец сделал радиоэфир, где рассказал историю не только «Мертвого півня», а, фактически, того времени, когда возникали первые песни, и в чат под эфиром пришли школьники, студенты, которые начали признаваться, что «мы только сейчас его услышали, что же мы, такие идиоты, слушали русскоязычное, когда у нас такая музыка своя».

Вы прожили вместе почти 20 лет. Это время, за которое люди очень меняются и часто бывает, что через 15-20 лет — это уже совершенно не сходящиеся люди. Но в вашем случае выглядело так, что вы как-то синхронизировались и менялись вместе…

– Ты знаешь, мне трудно сказать, наверное, мы меняемся. Мисько менялся, прежде всего, профессионально. Он бросил достаточно комфортную жизнь, ведь он был главным редактором «Радио Инициатива» во Львове, это был его город, где на каждом шагу он с кем-то здоровался.

Но он хотел театр. Я была против, по сути, его участия. Это Жадан написал для него роль [первый спектакль «Арабесок» при участии Михаила Барбары - Merry Christmas, Jesus Christ, 2001 год - авт.]. Я говорила, что Мисько нам не подходит, он не справится, он музыкант, звезда, а мне нужен актер. В конце концов, никакой звездности не было. Все репетиции, тренинги он был со всеми на уровне, нужно носить декорации – носил. Он очень старался, и это был путь нашего общего роста.

Если говорить о личном… Рано очень ушел от родителей и особого благополучия во взрослом возрасте не имел. А я, наоборот, жила все время в большой семье. Он сначала покупал все всегда как для одного человека. Каждый день немного какой-то еды, пачку сигарет, а я бесконечно делала запасы, варила борщи на семью. Мы смеялись в большинстве случаев по этому поводу, но потом и у него появилась эта привычка делать запасы, соленья. Я понимаю, что, возможно, людям извне это казалось странным — звезда, солящая огурцы-помидоры, но мы кайфовали от этого.

Как все происходило в быту?

— Мы все делали вместе. Многие этого не понимали. К примеру, родители говорили: а что это вы всегда приезжаете вдвоем? А у нас была взаимная страховка, договор, что мы не вступаем ни в один проект по отдельности, только вдвоем. Мы фактически физически не расставались, у нас нет переписки частной, только рабочая — текст переслать, список песен или технический райдер.

Мы просто не расставались физически. Максимум Мисько ходил в супермаркет за углом и это выглядело так: «Я пошел в «Спар», туда и обратно». Я понимала, сколько это займет времени. Потом он возвращался, вытаскивал продукты и говорил: "Ты знаешь, там не было твоих сигарет, еще пойду за ними". Вот и все расставания.
Сегодня 27 дней после его смерти, мы никогда не были так долго в разлуке. Я на кухню – Мисько за мной, хотя раньше он не готовил, но в конце концов стал таким су-шефом. Мы готовили вместе. В этом был смысл.

Ссорились мы в основном на профессиональные темы. Я была слишком резкой с ним в театре, потому что это мой муж, и я иногда могла его штрыкнуть. Порой несправедливо. В быту причин ссориться у нас не было. Мисько из тех мужчин, которые никогда не забывали опустить крышку на унитазе — и реально, и символически… То есть, он думал о живущих рядом людях. Обо мне. Когда-то я говорю: «Давай придумаем, куда мы поставим посудомоечную машину» — мы любили гостей, готовили много. Он смотрел, смотрел, думал и наконец говорит: «Короче, я буду посудомоечная машина». И сейчас у меня в памяти мышечной нет такой опции как мытье посуды, поставила и ушла.

Скажи мне вот что. Вы оба сильные художники, каждый со своими творческими амбициями. Как вы в жили вместе? Потому что для многих это бывает вызовом, с которым люди не могут справиться.

— Да, порой такие пары распадаются, из-за творческой конкуренции… Но я не на сцене, я из тех режиссёрок, которых не знают в лицо. Я за кадром, соответственно, хорошо вижу. Мисько — актер, вокалист, и ему нужен был человек всегда за кадром, который как раз видит.

Сейчас мне нужно составить программу — 17 февраля в Доме звукозаписи в Киеве будет большой концерт к его юбилею, там будут Слава Вакарчук, сестры Тельнюк, Сергей Жадан, Саша Кольцова, Мария Бурмака, Юрий Андрухович, ТНМК, Андрей Середа, Вий, Сергей Фоменко, Кристина Соловой, Мирослав Кувалдин, Иван Леньо — а для Миська всегда была очень важна драматургия концерта. Всегда только он делал список, что за чем следует, что исполняется сейчас, и здесь я не вмешивалась. А теперь не с кем посоветоваться, как расставить эти песни.
Сценарии он всегда читал, правил или когда он переводил — я набирала. Мы выяснили в какой-то момент, что, конечно, польский он знает лучше, а украинский, как это ни странно, лучше знаю я.

В спектаклях «Арабесок» тех лет, когда вы уже вместе работали, какая его роль была в постановке? Вряд ли он был просто актером-исполнителем твоих режиссерских замыслов.

— Не был, безусловно. Во-первых, вся музыка всегда была на нем. Если он не сам ее писал, то он работал с композиторами, музыкантами. Если пели другие актеры, он был вокальным коучем. Он показывал, как нужно этот текст петь, писать музыкальную партитуру и это теперь тоже огромная дыряка… Я же вроде и делала это раньше сама, а теперь забыла, как это самой делать.

Во-вторых, он же актер-соавтор был, выстраивал роль, и эта его пластика… Иногда капризничал, конечно.
В «Монологах о самом важном» [моноспектакль «Арабесок» о культуре, по тексту Мажены Садохи в переводе и адаптации Миська Барбары и в его исполнении — авт.] в первой версии почему-то я решила, что он должен быть в костюме и в ботинках, которые ему тетя из Бельгии подарила. И вот несколько спектаклей он в этом сыграл, а потом сказал, что эти ботинки наденет только на похороны, что, собственно, и случилось.

А в других случаях наоборот, вот «Merry Christmas, Jesus Сhrist», наше с ним первое представление, — художник придумал ему такой ужасный костюм, трико красное, меха, черти-шо, корона из бутылки пива «Оболонь». Я художнику говорю – надеюсь, что Мисько скажет: «я это не надену!». И тогда я его выгоню за непрофессионализм. А он спокойно принял этот костюм.

Они там сначала даже в пуантах играли, это с нашей стороны с Александром Билозубом, художником-постановщиком, было довольно подло. В украинском театре с костюмами еще можно смириться, а обувь — это катастрофа, во что их обуть? Я говорю «давай в пуанты!». 45-й размер специально заказывали. Мужских же пуантов не бывает. Это было ужасно неудобно, но он и не пикнул даже. Остальные ныли, хотя через несколько репетиций бегали в тех пуантах, как в домашних тапочках. Барбара единственный, кто ни на что не сетовал.

Я вот думаю об этой вашей исторической трилогии, о трех катастрофах украинского народа 20 века: Голодомор, Волынская трагедия и Чернобыль. Мисько был же не просто актер, а интеллектуал, по-своему исследователь, плюс он вырос не в нашем восточном, а в галицком контексте, так что у него могли быть другие точки зрения на какие-то вещи, другие перцепции. Как он здесь с тобой работал? Помогал или вы дискутировали?

— И дискутировали, и помогал и, на самом деле, был для меня проводником в польскую культуру и язык, хотя, в отличие от Миська, я изучала польский в университете, а знаю его намного хуже.

У меня вчера было интервью с Ирой Мацевко и она рассказывала об этом же: ловило польское радио, слушали рок, ловило польское телевидение, и они просто на этом вырастали.

Или нам заказала CXIД Opera сделать синопсис для оперы о Шевченко. Я была занята разными заявками на гранты, говорю: «Мись, давай ты читаешь Шевченко, а я Забужко «Шевченков миф Украины» и тогда делаем». Пока я собиралась читать Забужко, Мись фактически придумал скелет либретто.

Мы иногда между собой говорили на каком-то дельфиньем языке. В режиссуре коммуникация — основная суть профессии, мне нужно со всеми договориться и каждому объяснить задачу, принять решение. А Мисько давал мне такое счастье не принимать решений и ничего не объяснять.

У меня еще личный вопрос, это то, что меня уже по-женски интересует. С возрастом люди не только мировоззренчески меняются, но и физически. Меняется физиология, следовательно — ритм жизни, какие-то вещи, которые в 20 влёгкую, уже не сделаешь. Как вы помогали друг другу становиться старше и принимали взросление друг друга?

— Мы были страшно довольны друг другом и своим возрастом. Эта взрослая телесность – она совсем другая. Между прочим, и секс. Я может молодых людей заинтригую, но взрослый секс намного лучше, чем у 20-летних. Здесь все — и уважение, и опыт, и нежность, тактильность… У взрослых людей это гораздо более тонко и точно, нежнее происходит. Подростковый секс — это такое бог знает что, как я теперь понимаю.

Ясно что мы не были еще так стары, чтобы прям физиология напрягала, но если я болела, Мисько тут летал, чаи мне приносил. Я вообще такой принцессой с ним жила. Что еще, ну не знаю, взрослые люди пукают почаще. И я как-то говорю — слушай, давай, может, придумаем какое-то слово смешное в таких случаях говорить. И мы придумали, это было слово «ежик», и мы смеялись. И это тоже то, чего в юности люди в большинстве своем еще не умеют, в то же время и ирония, и нежность, и принятие реальности. Ага, ну и Мись храпел. Приходилось его толкать.

Слушай, это, наверное, будет больно, точно будет, но давай попробуем реконструировать ваш типичный день…

— Он просыпался первым, слушал радио Nowy Swiat. Потом заглядывал: "Уже кофе?". Я могла сказать, что я еще поваляюсь, или да, уже кофе. Тогда молол кофе и варил в турке. Если молоко оказывалось несвежее, он выскакивал и бежал за этим молоком.
 
Затем следовал вопрос «Еще кофе или уже завтрак?». На самом деле, это было лучшее время каждый день, потому что я нагло валялась под одеялом, пила этот кофе и делала немецкий. Ему очень нравилось, что я стала учить немецкий. Мисько его хорошо знает, он учился в немецкой школе.

Потом следовали завтрак и дела. Мы управляли театром и всеми делами. Мессенджеры, имейлы… Если на польском, то он переписывался, это могло быть с моего мейла. Что-то готовили всегда и для себя, и для гостей. Если гости, то дальше могли быть покупки. Я писала списки, что нам нужно, а он уже шел в магазин или на базар. Он знал, где покупает мясо, фрукты-овощи, я понятия зеленого не имела об этом.

Дальше готовили и ели вместе. Затем репетиция. Либо в «Арабесках», либо у него с Юркой [Ефремовым] у нас дома.

Вечером смотрели сериалы — это и отдых, и элемент профессии. Из совсем последнего начали смотреть «Коллапс» [документальный сериал от Громадського о получении Украиной Независимости — авт.]. Мы посмотрели одну серию, а они выкладывали одну в неделю, и Мись сказал, что когда все выложат, мы посмотрим уже все сразу. Ну и не посмотрели.

Мись любил ужасно горы. Но не ходить по ним, а так, знаешь, на них втыкать. А я люблю море. Он сначала утверждал, что море не любит. Но после парочки раз в Средиземном море, в Герцлии, оказалось, что любит. И это всегда был поиск компромисса, чтобы и втыкать в горы, и плавать. Но ведь мы и путешествовали в основном по профессии. Мы так много ездили в допандемические времена либо с театром, либо с концертами, что на нормальный человеческий туризм нас не хватало. Максимум после гастролей остаться на пару дней где-то для себя, пробежаться по музеям, в театр сходить. А так, если уж отпуск нормальный, человеческий, то мы прятались где-то на берегу моря, чтобы поменьше людей, побольше книг.

Львов и Харьков, два главных для него города. Что изменилось после переезда в его повадках? Возможно, по чему-нибудь скучал по львовскому, что-то его здесь, в Харькове, раздражало?

— То же, что и нас с тобой, и всех нас, наших людей. Засилье попсы, позора, серости, кернесов... Видишь, он из Львова очень сознательно уехал, за профессией, за любовью, и оказалось, что для него важнее было с кем жить, чем где жить. В конце концов, как у Андруховича: «не уезжай во Львов, такого города уже нет». Того Львова, который Миська сформировал и который он сам творил, его уже нет. Мы, например, так и не зашли в «Дзигу» после смерти Марека [Маркиян Иващишин, один из руководителей «революции на граните», соучредитель львовского арт-центра «Дзига», умер в 2019 году. После продажи «Дзиги» новым владельцам ее политика/эстетика во многом изменилась, что категорически не приняла часть культурной тусовки — авт.]. Мы физически просто не могли этого сделать.

Да и вообще мы шутили, что сейчас во Львове тех, кого мы любим, уже больше на Лычаковском кладбище, чем по барам.

Наш друг Мыкола Княжицкий — кстати, у него в день похорон Миська венчался сын, так он его обвенчал, сел в машину и поехал хоронить Миська, — он сказал на поминках «боже, он так любил ваш Харьков!». И вот галичане действительно часто не понимают, как можно любить Харьков, но мы ведь с тобой понимаем, что любил он-то какой Харьков?

Наш.

— Наш. Третий, по Шевелеву, или Пятый, который мы пытаемся строить. Мы жили здесь в центре, между домом «Слово» и могилой Хвылевого. Теперь я живу между домом «Слово» и могилой Миська.

Кстати, есть куча обиженных, что Мисько не на Лычаковском похоронен, но это была его воля, и этого достаточно.
Последние пару лет, если мы были во Львове, мы обязательно ходили на Лычаков, к Мареку, и к Саше Кривенко, и к Назару Гончару. И я почему-то спросила — «Мись, а ты где хотел бы?», хотя никто из нас о смерти не думал, и он, не раздумывая, ответил «в Харькове, возле тебя» — и все, нет дискуссии.

Ты чувствовала, что его появление в Харькове меняет культурный контекст города?

— Да кто такими категориями мыслит? Мы жили абсолютно реальной, физической жизнью. Для нас было огромной проблемой вести соцсети. Мы понимали, что сейчас иначе нельзя, тем более, в нашей профессии, но нам не нужно было ни с кем ничем делиться, мы делились всем друг с другом, абсолютно всем, интеллектуально, эмоционально, физически…

Когда Иван [сын Светланы Олешко и Сергея Жадан - авт.] наш был еще маленький, мы часто ходили в докернесовский зоопарк погулять, и вот он упорно не видел слона — он не помещался в его «объектив», масштабы не те. И вот у меня такое впечатление, что для многих людей Мисько был таким слоном. И масштабы его влияния мы до сих пор не понимаем. Следует различать популярность и влиятельность. Лесь Курбас не был популярен. Популярны были Владимир Сосюра, Остап Вишня, но долго длящееся влияние — это совсем другое. И вот таланты Миська больше о влиятельности, чем о популярности.

Сейчас многие музыканты начали писать песни на стихи наших поэтов, просто брать хорошую поэзию, а, по сути, этот тренд Барбара запустил еще очень давно, это его фишка. И есть целые поколения людей, которые начали читать украинскую поэзию именно потому, что Мисько ее пел.

Я вот сейчас почему-то думаю об одном из моих любимых ваших спектаклей, «Радио Шансон. Восемь историй о Юре Зойфере» — вообще, поклон вам, что вы это сделали, втянули Зойфера в наш культурный контекст, мало кто о нем, к сожалению, до сих пор знает (я когда-то жила на улице его имени и каждый раз нужно было объяснять, кто это), — так вот, скажи мне, возможен ли был этот спектакль без Миська? [Юра Зойфер — австрийский поэт, драматург, автор острых спектаклей для политического кабаре, антинацист, еврей по национальности, харьковчанин по рождению, один из тех, кто ввёл в драматургию ХХ в. персонажей из маргинализированных классов — авт.]

— Невозможен. Во-первых, он музыкально совершенен потому, что Мись переслушал такое количество клезмерской музыки, что даже музыканты из Kharkiv Klezmer Band удивлялись, что он ориентируется в ней лучше них. Клезмер — это народная музыка, Жадан [Сергей Жадан — автор пьесы к этому спектаклю — авт.] говорил, что всю жизнь мечтал, чтобы на его стихи народная музыка появилась.

И знаешь, здесь произошло то, что не произошло в «Вышиваном» [«Вышиваный. Король Украины» — опера Аллы Загайкевич на либретто Сергея Жадана, премьера которой состоялась в СХІД Опера 1-2 октября. Упоминание об этой опере возникает в разговоре, в частности, потому, что именно там мы встретились со Светланой и Миськом в последний раз, договорились через пару недель выпить, а через 9 дней Миська не стало - авт.] — сотрудничество между автором и режиссером, автором и конкретным коллективом.

Я просила Жадана перевести для нас какую-то пьесу Зойфера, потому что украинский перевод был всего один. Петра Рыхла из Черновцов. А в современном театре лучше делать перевод для конкретной постановки, для конкретных актеров. И Жадан читал, читал и сказал: «Давай я тебе лучше сам напишу пьесу о Юре Зойфере» — и написал.

Это гениальный текст, для которого Мисько подобрал гениальную музыку, и все сошлось. Вот так в современном театре и должно быть: совместная работа режиссера, композитора и автора.

Жадан – послушный внимательный автор. Когда мы делали Merry Christmas с молодыми неопытными музыкантами — он для них переписывал по сто раз тексты, чтобы они ложились на музыку. Все писалось по-горячему, и музыка, и тексты, и уже в процессе работали над постановкой. Говорю: ты понимаешь, ты пишешь только небесный уровень, у тебя сплошные высшие миры и лишь немного ада, а где эта середина, интермедия, обычная жизнь? Говорит – ага, действительно. И тогда он написал социальную рекламу – черепаховый суп в кубиках, «на самом деле черепахи не поют».

А без Миська «Радио Шансон» совершенно невозможен. Он проработал все. Не только в своих партиях, но и для остальных пропел. Ни один актер самостоятельно не справился бы там с выработкой роли.

У вас есть несколько спектаклей на тексты Жадана, Миско много песен делал на его тексты, я знаю, что многих это удивляет, мол, первый муж, второй… Как разграничивалось частное и профессиональное?

— Ты же знаешь, что когда-то они ездили вместе в Карпаты, чтобы совместно писать роман?

О, я даже подозреваю, почему не написали.

— Да нет.

Я о том, что, вероятно, много красного сухого в горах было.

— Нет, тогда ещё был коньяк.

Ну, видишь, не случайно Сергей Миська тогда пригласил. Понятно, что мы были знакомы раньше, и был «Апокалипсис начнется отсюда» [фестиваль 1999 года, который делали Сергей Жадан с Харьковским ЛитМузеем — авт.], и выступления на всех возможных революциях и протестах, была акция «Украина без Кучмы» — представь, нам даже разрешили поставить аппарат напротив СБУ.
И как раз у нас была премьера «Маленькой пьесы об измене» Ирванца, из-за политических акций нас с ней не пустили в театр Шевченко, а в «Роддом» [когда-то полузакрытый культурный клуб в Харькове, сейчас в его помещении работает Харьковская школа архитектуры — авт.] пустили. И после уличных концертов мы сидели в гостинице «Харьков», и тогда это еще никто не формулировал как «Восток и Запад вместе», но уже было очевидно, что нужно сделать что-то вместе. Собственно, Жадан сказал: «А что может быть более объединяющим, чем идея Рождества? Поэтому я напишу вертеп и для Миська роль». Он его тогда в действующих лицах «Стремный Тип» подписал.

Музыку писала харьковская группа LюК. Мы жили фактически месяц во Львове. А через некоторое время у нас с Миськом возникли отношения.

Но Мисько был женат, я была замужем, и у меня был ребенок, и мы довольно долго этим отношениям сопротивлялись.

А потом — знаешь, может это не типично и слишком откровенно — но в конце концов Сергей мне сказал: «я не понимаю, почему ты не имеешь права жить с мужчиной, которого на самом деле любишь».
Дальше было по умолчанию, что Мисько может брать любые тексты Сергея и их петь, порой он его просил прислать что-нибудь новое.

У нас в «Арабесках» есть три спектакля на тексты Сергея: Merry Christmas, Jesus Christ, Red Elvis и Радио Шансон. Мы жили в одной среде, и можно, конечно, по доктору Хаусу, поделить друзей после развода, но мы не хотели делить. Воздух один, улицы те же, ценности те же, некоторые стихи об одном человеке написаны, поэтому легко пелось. Может, это странно, может, нет, может, так и должно быть.

Что будет с «Арабесками» дальше?

— Как говорила Скарлетт О'Хара, "я подумаю об этом завтра". Единственное, в чем я точно уверена, что Мисько хотел бы, чтобы театр существовал. На 9 дней пришли все актеры, и я говорю: «Знаете, друзья, уже спрятаться за Светлану с Миськом не получится, то есть придется и за себя и за того парня».
«Арабески» будут, возможно, это будет театр имени Миська Барбары, но сейчас ещё слишком больно, фактически у нас сейчас нет спектаклей без Миська. Как его заменить?

Мисько был человеком очень добрым и очень мудрым. Один из немногих, кто, всегда имея четкую позицию, не говорил лишнего и ни разу «не зашкварился»…

— Он аристократ, и в прямом смысле, по роду, и по образу мышления и действия. Просто благородный человек.
И да, он был очень хорошим человеком, если кто-то причинял ему вред, он никогда не отвечал ничем подобным. Его худший поступок — то, что он взял и умер, и стольким людям одновременно причинил боль.

Я не хочу делать из него памятник. Но он действительно не шел на компромиссы с совестью. На всех революциях был, взглядов своих не скрывал и четко артикулировал свою позицию. У этого тоже была своя цена – материальная. Порой денег не было вообще. Но мы выбрали взрослую позицию и говорили между собой, что если деньги — самая большая проблема в жизни, значит, мы счастливые люди.

Вернемся к частному. Спустя почти 20 лет совместной жизни вы этим летом наконец поженились…

— У меня теперь два кольца [показывает на руках]. Тема женитьбы возникала с самого начала фактически, но я имела такую ​​идиотскую позицию, что можно жить вместе без всяких там церемоний, но Мисько настаивал, и так часто, что я в какой-то момент сдалась. Но все как-то не складывалось, то гастроли, то новые спектакли… А тут сложилось. Но я сказала, что все, что с этим связано, это твоя тема: приобрести кольца, одежду, придумать какую-нибудь идею. Он все это сделал, купил мне платье, заказал обручальные кольца, а потом случился карантин, локдаун, и мы нашли время только в июне. Расписываться мы должны были вдвоем, в Трускавце.
Есть такой прекрасный санаторий "Карпаты". Там есть услуга быстрой женитьбы, эдакий украинский Лас-Вегас.
А до этого у нас был почти медовый месяц во Львове. И вот в Музее модернизма стоим под картинами Тони Денисюк, а тут и она сама подходит, а они не виделись лет 20 с Миськом. И потом мы пошли в мастерскую к Равскому, и Тоня спрашивает: «Где вы завтра?» — «Мы едем в Трускавец» — «Господи, кто вообще ездит в Трускавец?» – «Мы едем жениться». — «О-о, да я приеду, работу свою вам подарю!». А потом еще один старый друг узнал и тоже вызвался.

Ну и вот, мы приехали через пару дней в Трускавец, отдали документы в эту контору и попросили не завтра расписать нас, а послезавтра. Там было озеро с питьевой водой, парк, и мы два дня отдыхали, шутили — кто из нас уйдет, кто первый потеряет кольцо.

И вот день венчания. Брак должен быть в 15 часов, а в 12 часов звонят из брачной конторы и говорят: «Михаил Ярославович, вы знаете, вы сегодня не женитесь».

Выяснилось, что свидетельство о разводе, который он подал, было не его, а его бывшей жены, и система видит Миська — женатым. И они говорят: вам нужно поехать во Львов, взять в суде, который вас разводил, в архиве, документ, с этим документом пойти в ЗАГС, вам выдадут там свидетельство о разводе. Это длится всего 2-3 недели.

И тут, точно как в кино, он потом сам смеялся, он делает такой жест рукой и говорит: «Верь мне!». Выбегает, ловит такси и уезжает во Львов. В этом такси начинает звонить всем друзьям: народным депутатам, адвокатам, журналистам, кому можно… И вспоминает, что у барабанщика, с которым он играл, мама работает в мэрии Трускавца, и мама сказала, что никакой ЗАГС не закроется, пока Мисько не женится.

И пока я нервно курила на балконе, глядя на лебедей и питьевое озеро, Мисько поднял на уши полстраны и когда доехал до суда на такси, ему уже несли бумажку. ЗАГС был недалеко, он бежит с бумажкой туда, потом в банк, и имея на руках эти бумажки, звонит мне — «Одевайся!».

И вот гости уже здесь, я вся такая красивая стою с его вышиванкой в руках, в 17:00 ЗАГС должен был закрыться, в 17:15 Мисько выбегает из такси, снимает футболку, одевает вышиванку, мы зашли — и поженились.

Слушай, вот мы годами играем в нонконформисток, делаем вид, будто официальная женитьба не имеет значения, но ситуации с болезнями, смертями, другими отношениями с государством эту позицию отрицают.

— Да, брачная печать имеет значение, и я советую не оттягивать на 15 лет это решение, потому что все равно мы живем в государстве. Ну вот все спрашивали, а почему вы женились именно сейчас. Не знаю, но если бы мы не были официально женаты, мне бы его тело никто не отдал. Вот и все.

На следующий день после похорон Миська я была во Львове на Конгрессе Культуры. Я тебе уже рассказывала, что организаторы Конгресса поддержали мою идею и вместе с актерами театра Леси сделали чтение «Монологов о самом важном» — это была наша «секулярная панихида», очень по-человечески, тем более, что текст — он же обо всех нас. «Культура — это такие же вооруженные силы».
В соцсетях не всё это время публикуют воспоминания. Вот готовятся концерты. Для тебя эти способы чествования значимы? Что еще мы можем сделать для памяти?

— Бесспорно значимы, и для меня, и для Миська, я думаю, тоже. Что делать — в первую очередь, слушать музыку, потому что это хорошая музыка. Остались спектакли, открытые проекты, которые мы решили продолжать, три пилотных выпуска блога о культуре (выложу завтра и пришлю) — и мы с партнерами решили, что будем этот блог продолжать, и я записала еще три выпуска.

Мисько хотел очень озвучить книгу Романа Шведа «Львовянин посреди трех оккупаций», и очень переживал, чтобы успеть, пока Роман еще жив… Партнеры думают, что эту запись стоит продолжить — так бы озвучивал один Мисько, а так будет целый театр.

Я сейчас думаю маленькими шагами и на короткие дистанции. Но будет вот день рождения, я точно знаю, как он хотел его провести, и все, что было запланировано Миськом, оно все случится. Эти три концерта во Львове состоятся — в «Ляльке» будут показаны «Монологи» на видео, и группы будут петь его песни. Джаз тоже будет, музыканты готовятся, 14 ноября будет вечеринка с презентацией нового альбома, «13 песен о любви», как он и хотел, — в Харькове это будет пресс-центр «Накипело», во Львове «Твоє місто», мы сделаем телемост, и мы будем слушать эти песни и о них говорить. А 17-го февраля будет уже упомянутый концерт в Доме звукозаписи, и я страшно благодарю всех коллег-музыкантов, которые придут и будут петь песни Миська. Я думаю, он там улыбается, когда Вакарчук говорит, что ранние песни Миська на него влияли, его сформировали. Он, кстати, выбрал петь на концерте-трибьюте «Мы умрем не в Париже» и «Бьютифул Карпаты».

Свет, как ты вообще сама?

— Фигово. Я держусь, им, сплю, работаю, есть дела, которые нужно делать. Моя подруга Надя Гончаренко тоже потеряла мужа, Сашка Гриценко, — мы все его действительно потеряли, никто не писал лучше о культурной политике, о декоммунизации, — и они тоже жили и работали вместе, только они ученые. И вот Надя приезжала ко мне, и оптимистично сказала: «Ну, острая боль, такая жгучая, она проходит. меняется. На тупую непрерывную».

Я честно делаю и маникюр, и прическу, гуляю, я знаю, что Мисько так хотел бы. И в доме должны быть порядки. Единственное, чего я не могу делать сейчас и не знаю, когда снова начну, — это готовка. Но меня кормят все.
 

Редактор Никита Григоров