Алексей Ботвинов: "Я не еду в страну как турист, пока я там не сыграл"

Чтобы поддерживать форму, сколько вы ежедневно играете на фортепиано?

От двух часов и выше. Слава Богу, я могу быть в своем статусе без обязательных шести часов, как большинство моих коллег. Ежедневный тренинг необходим, иначе это слышно.

У Горовица был творческий кризис, и он не играл какое-то время. Поговаривают, что он услышал исполнение, которое показалось ему лучше, чем его собственное, и впал из-за этого в депрессию. Были ли у вас случаи, когда пропадало вдохновение, и вы переставали играть по какой-то причине?

Было совсем недавно. В марте, когда стало ясно, что коронавирус нанесет огромный удар по культуре и, в частности, по классической музыке. Пару месяцев я не мог себя заставить подойти к роялю. Но потом взял себя в руки. Это случилось первый раз в жизни. Стало ясно, что культура будет под огромным ударом, что мы и наблюдаем до сих пор.

Насколько сильно ситуация с коронавирусом, на которую нельзя повлиять, изменила положение вещей, и как будем выкручиваться?

Вопрос на миллион долларов. Границы практически закрыты. В Европе еще как-то проводятся концерты, хотя и с огромными ограничениями. Ситуация ужасная и очень тяжелая. Внутри стран не существует нормального функционирования, все стало локальным и ограниченным. Как выкручиваться — хороший вопрос.

Мне кажется, нужно всем вместе обращаться к политикам с тем, чтобы все-таки высокая культура имела возможность как-то существовать, хотя бы с ограничениями. Первое, по чему бьет карантин — массовые мероприятия: дискотеки, свадьбы и заодно классические концерты, а их нельзя ставить под одну гребенку. Увы, повсеместно это происходит. Пока Европа, включая нас, в лучшем состоянии, чем Великобритания или Америка. Там просто катастрофа, без преувеличения. Не только «Метрополитен-Опера» закрылся, но и большинство оркестров не работает, люди массово уходят из профессии. Нужно не допустить, чтобы наша культура погибла — таким было бы обращение к политикам.

Как поддерживать дух музыкантов? Творческие люди, теряя смысл ремесла — возможность давать концерты — не могут творить. Когда это происходит массово: есть ли какой-то рецепт для мотивирования представителей креативной индустрии?

Хороший вопрос. Музыка помогает, она имеет терапевтическое действие. Но когда случилась эпидемия ковид-19, многие мои коллеги говорили практически одно и то же: профессиональные музыканты привыкли заниматься по программе, исходя из конкретного заказа, концерта или своего плана. Когда все планы рухнули, даже, если у тебя есть определенный план выучить какое-то произведение на будущее, все равно не хватает мотивации этим заниматься, если ты не понимаешь, когда это будущее настанет.

Это очень серьезный психологический вызов. Беспрецедентный. Даже во время Второй мировой войны были концерты, их было меньше, но можно было что-то планировать. Сейчас ситуация такова, что всё, что ты планируешь, может уйти в одну секунду. Это психологический вызов, с которым я еще не сталкивался. И у меня особенных рецептов нет, кроме того, что нужно продержаться. Мы еще даже недооцениваем последствия этого кризиса.

Что мне помогало: мы решили провести фестиваль “Odessa Classics” в первую очередь не для того, чтобы я играл там столько много, сколько получилось, а чтобы смогли приехать музыканты и публика, которая купила билеты (к тому моменту было раскуплено 40% билетов), могла посетить мероприятие. Это мотивировало. Мы искали все возможные и невозможные способы, убеждали на всех уровнях. Нас послушали и властные структуры, и наши партнеры — это была битва за фестиваль, которая очень помогала.

Сейчас мы планируем следующий год (Odessa Classics 2021 состоится 2-12 июня — ред.). Хотя на самом деле сейчас планировать наверняка можно только на 2 недели вперед: всем сложно — и большим музыкантам, и начинающим. Уровень проблем разный, но все находятся в состоянии военных действий с этим вирусом.

Так или иначе культурную сферу ожидает переформатирование, не получится вернуться к тому виду, в котором сфера находилась раньше. И вместе с тем, музыка же не может полностью выйти в онлайн?

Нет, я категорически против сказок о том, что это возможно. Понятно, когда какие-то политические институции говорят: давайте уйдем в онлайн на пару лет, делайте что-то, креативьте. Сама суть музыкального творчества — в живом общении. Поэтому подобный ерзац может быть только небольшим в этом секторе, но сейчас заявлять, что да, мы будем работать полностью онлайн, — это просто несерьезно. Можно потерять весь интерес к культурному процессу.

Никакая, даже самая замечательная запись, не сравнится с живым концертом. Иначе их бы не было уже давно. Потому что самые великие музыканты, певцы и постановки, уже записаны. И если бы не нужно было живого общения, его бы не было давно. Вся суть в энергетическом обмене, который дает особенные вещи — это как было несколько тысячелетий назад, так и остается. Во время жесткого карантина я ничего не делал онлайн просто потому, чтобы не создавать фальшивых иллюзий. Только живое общение — пусть это будет зал в масках, с ограничением по количеству.

Кстати говоря, есть вопрос, который возник с самого начала эпидемии, и ответ на который никто из моих коллег не получил: почему в транспорте и авиасообщении в принципе разрешают людям находиться без социальной дистанции, а в концертном зале это недопустимо — это двойные стандарты. Мы понимаем почему, но скажите честно: что это обычное лоббирование и деньги решают все. Мировому культурному сообществу нужно объединяться и более активно заявлять о своих правах на существование.

Говоря о связях культуры и политики, может ли музыка быть независимой от политики? Есть ли границы, которые могут появиться в музыке, связанные с политикой, войной?

Конечно, политика влияет на общество и культуру, и пытается решать свои задачи. И, конечно, тут можно перегнуть палку. Мы понимаем, что сейчас найти финансирование патриотическому кино, связанному с проблемами Донбасса и так далее, в разы легче, чем для просто истории про любовь. Должна быть поддержка, но когда идет однобокий крен — это неправильно, это убивает искусство.

Много людей занимается политической конъюнктурой под прекрасными патриотическими лозунгами — и в результате страдает искусство, и в том числе патриотическая идея, потому что когда она выражается конъюктурно, то смысла в этом нет, появляется только контрпродуктивный эффект у всего этого действа. То есть искусство должно быть искусством — тем, что отражает творческую волю творца и желание аудитории; и чем больше ты пытаешься что-то загнать в идеологические рамки, тем меньше в этом толку. И сейчас у нас происходит то же самое.

При этом есть примеры произведений “на заказ”, которые стали великими.

Конечно, есть. Но если идет мощный перегиб в сторону идеологии, он никогда не помогает культуре, никогда не помогал, и нам тоже не поможет. Должен быть баланс.

Хотя форматирование — мировой тренд. Например, Оскаровский комитет, который недавно принял новые требования для фильмов, претендующих на категорию Best Picture премии "Оскар".

Это еще один пример. Глупо и не имеет никакой перспективы. Это со временем обесценится.

Если говорить о классическом искусстве и поисках в нем. Вы делали музыкальный мультимедийный концерт классической музыки в виде инсталляций, театрально-музыкальные проекты, «Гольдберг-вариации» Баха с перкуссией. Как такое можно объединить?

Объединилось это по принципу: никто не верил, ни я, в общем, ни мой коллега — а проект получился. До пандемии я много времени проводил в Швейцарии, в особенности, в Цюрихе, в сотрудничестве с цюрихским балетом, менеджментом, оркестрами и музыкантами. Я знал, что есть такой интересный музыкант, турецкий перкуссионист Бурхан Очал. О нас обоих говорили, что мы креативные люди, которые не чураются экспериментов, мы встретились, пообщались — и Бурхан предложил сделать проект с Бахом. Я ответил ему: давай тогда с самым сложным, что есть (у Баха это “Гольдберг-вариации”). Мы посмеялись и стали пробовать что-то делать — на удивление получилось интересно. Так родился проект “Бах. Перезагрузка”, в рамках которого «Гольдберг-вариации» Баха прозвучали в сопровождении ориентальных ритмов, основанных на древних суфийских традициях.

Потом мы работали с Бетховеном, Прокофьевым, Рахманиновым и Мусоргским. Этого никто больше не повторил до сих пор — мы выступаем уже 11 лет (более 30 концертов в разных странах), и пока никто нас не скопировал — видимо потому что это очень сложно.

Что дает бит классике и, в частности, Баху?

Бах во многих произведениях ритмичен. Пульс изначально есть в этой музыке, что упрощает задачу. Но когда этот бит раскрывается в джазовых вариациях (есть неплохие джазовые прочтения Баха), они звучат более легковесно, хотя и довольно неплохо.

В нашем проекте ориентальная восточная перкуссия придает музыке Баха в некоторой степени сюрреалистический эффект и говорит о единстве совершенно разных культурных пластов, о том, что они в принципе могут сотрудничать. И на мой взгляд, это очень интересно, потому что если бы оно звучало неорганично, я бы все-таки не стал заниматься таким проектом. И публика в разных странах мира тепло встретила “Перезагрузку Баха”. Нам удалось нащупать такую нишу, в которую еще никто из музыкантов не заходил.

В новой программе мы берем произведения более ритмичные, причем могут быть произведения, к примеру, Прокофьева, у которого полиритмия, это его стихия. Или же произведения, где перкуссия выступает не как ритм, а как краски, тендеры, саунд-эффекты, что особенно применимо к Мусоргскому и его “Картинкам с выставки”, там очень много вещей мистических, и оно сочетается.

Мы возвращаемся так или иначе к синкретизму искусства.

Да. Я уверен, что этот тренд будет набирать обороты. В Украине я был, наверное, первым музыкантом, который сделал концерт классики с видеоинсталляциями. Это был 2008 год. Первые рецензии были очень разными: кому-то очень нравилось, кто-то громил в пух и прах. Я тогда держался позиции, что увидите: лет через 5-10 видеоинсталляции войдут и в оперу, и на другие площадки — и это случилось. Потому что это естественно: еще Скрябин мечтал о подобном, просто у него не было технических возможностей, которых сейчас все больше и больше.

Один из последних проектов — коллаборация с замечательным киевским видеохудожником VJ Videomatics (Piano light show). Мы начинали с проекта а-ля кино, потом были разные экранные конструкции, потом видеомаппинг на архитектурные формы: одна из них Одесская колоннада Воронцовского дворца. Из последних проектов — видеомаппинг на белый рояль, которого до нашего проекта не было в Украине и его создал для нас специалист. Очень быстро развиваются технологии и их можно использовать на благо классической музыки: оставив смысл музыки, подчеркнуть его технологией.

Первое, что можно прочитать о вас в сети: Алексей Ботвиной — самый знаменитый исполнитель музыки Рахманинова и первый человек, который сыграл Гольдберг-вариации Баха более 300 раз. Бах как глубоко духовный человек и реформатор в музыке и Рахманинов, один из последних представителей романтизма, — в вашем топе.

Если говорить о чистом музыкальном стиле эти два автора — антиподы, но у них много общего на самом деле. Бах — это вера, а Рахманинов — большая искренность чувств. Эти разные, но близкие одна к другой грани — одинаково мне близки.

Выбор репертуара — то же творчество, каждый исполнитель подбирает себе музыку, согласно собственным предпочтениям. Кого вы, кроме Баха и Рахманинова, исполняете чаще всего?

Шопена, Моцарта, Брамса, Шумана, Прокофьева, Шнитке, Сильвестрова — достаточно широкий спектр. И современную музыку 20-21 веков — мне все интересно. Последнее время мне очень интересен Филипп Гласс, которого не все мои коллеги воспринимают как серьезного автора, — считаю, что он гениальный композитор.

Крымскотатарский композитор Алемдар Караманов. Когда я учился в Московской консерватории (1988-90 гг), его музыка не исполнялась, я учился у Веры Горностаевой, она была диссидентом и к ней сходились фигуры, находившиеся под запретом: Гидон Кремер, Шнитке — в классе и квартире Горностаевой был островок свободы. В ее квартире были ноты неизвестного композитора, которого я стал играть. И она сказала, что “ноты тебя нашли”. Автор передал рукопись Горностаевой со словами: “мне нужно, чтобы эту музыку кто-то из исполнителей расшифровал”. Они достаточно долго лежали, перед тем, как попасть ко мне, и я влюбился в эту музыку. Сам автор позднее сказал, что мое прочтение для него ново.

Из поколения советских модернистов: Шнитке, Губайдулиной, Денисова и Караманова — трое из четырех имён получили мировое признание, а Караманов не пошел на компромисс с советской властью — уехал в Симферополь, всю жизнь жил в однокомнатной хрущевке. Только в последние годы его жизни, когда Украина стала независимой, композитора стали признавать, поддерживать и исполнять.

Я исполняю концерт его авторства “Ave Maria”. Из оригинала я переложил большую часть в фортепианную транскрипцию и назвал ее “Ночная молитва”. Я считаю, что эта музыка должна ещё выйти в мир и стать огромным достоянием для украинской культуры в мире. Это абсолютнейший гений.

Если мы говорим о Валентине Сильвестрове — еще одном классике такого же масштаба, к счастью, его музыка принадлежит мировой цивилизации. А музыка Караманова нуждается в толчке, и я буду этим заниматься. В его творческом наследии более 20 симфоний, они все названы по Ветхому и Новому Завету, он очень религиозный человек, у него совершенно особый стиль, он опередил свое время.

Мне повезло вас застать в Одессе, я знаю, что вы часто живете в Швейцарии. В случае закрытия границ, где бы вы предпочли остаться?

Я уже предпочел, я остался в Украине. В марте мне нужно было принять решение: где оставаться — и я выбрал Украину. Это о многом говорит. У меня нет второго гражданства. Принципиально. Я не хочу этого делать, хотя были возможности в разных европейских странах. Считаю, что если я здесь родился, то должен что-то сделать для родины.

Что сформировало вас как музыканта и как исполнителя, кроме образования? Вы решили стать музыкантом после серьезного увлечения футболом.

Я серьезно занимался футболом до 16 лет, потом перестал из-за опасности получить травму. До сих пор им интересуюсь. Болею своеобразно: не за команду, а за футбольного тренера — Жозе Моуринью. Мне импонирует человек, он очень яркий, “против шерсти” и, соответственно, я болею за ту команду, которую он тренирует.

На какой позиции вы играли в команде?

Полузащитник. Эта позиция предлагает максимум возможностей.

Если бы у меня не сложилось с музыкой, я бы делал большие ставки на профессию режиссера. Для меня кино значит очень много, равно как и живопись. Но относительно живописи — у меня с детства не получается рисовать, зато я очень ее люблю. В любом городе посещаю музеи и знаю музеи мира очень хорошо. Для меня понятие "живописи" и понятие "киноискусства" были очень важны для формирования как творческой личности. С определенного возраста стали важны как Бергман и Тарковский, так и блокбастеры.

Весь спектр киноискусства очень важен. В проекте с визуализацией я фактически выступил как режиссер. Конечно, рисует все виджей, но многие идеи мои — то, как я вижу музыку, что я хочу, чтобы увидел зритель. Кино меня вдохновляет. Конечно, еще вдохновляют путешествия, но сейчас они закрыты. При этом моя профессия предполагает путешествия. Я был в 45 странах мира, и это большая привилегия и большое счастье — увидеть то, как по-разному живут люди — путешествия обогащают. А то, для чего не нужно никуда ехать и что не стоит так дорого, — это кино. Оно меня по жизни сопровождает, с моего раннего детства, и вдохновляет.

Вы выступали во всех 45 странах?

Да. У меня такой принцип: я не еду в страну как турист, пока я там не сыграл.

Публика в разных странах отличается? Где ваша самая любимая публика или в какой стране публика самая необычная?

Все разные. С одной стороны, есть такая удивительная вещь: та часть человечества, которая интересуется классической музыкой, культурная элита (не больше 10% от населения страны) — эти люди во многом одинаково реагируют на искусство. Рахманинова, который жил в православной стране и писал вещи, основанные на славянском мелосе, — одинаково воспринимают что у нас, что в Германии, что где-нибудь на Тайване. Это удивительно и говорит о том, что музыка — универсальный язык, общечеловеческий.

С другой стороны, есть огромные отличия в реакции людей. Когда играешь концерт в Испании или Португалии, первое впечатление — это шок, потому что зал шумит. Я когда начал играть, подумал, что все — провал, публике не понравилось, катастрофа. А потом ты заканчиваешь, и поднимается буря оваций, крики и оказывается, что люди очень темпераментные, они не могут сидеть спокойно, у них шум — нормальная реакция.

В Германии наоборот — во время концерта стоит такая гробовая тишина, что кажется, будто люди спят, как будто нет контакта с публикой. А он есть — люди просто совсем иначе себя ведут.

Вы в Европе больше знамениты, чем в Украине (за исключением больших городов)?

Да, это так. Моя деятельность в Украине сосредоточена в Одессе, Киеве и немного во Львове. Я был бы рад гастролировать по маленьким городам, но хотелось бы делать это в нормальных условиях. Требования музыкантов: чтобы был хороший инструмент и приличный зал вызваны ожиданием — не разочаровывать слушателей. Плохие условия портят звучание. И это очень тормозит концертную жизнь в нашей стране. При этом общий тренд распространения классики в Украине положительный, но пока классика не дошла еще до провинции.

Что главное в хорошем исполнении?

Первое — это о звуке. Это и красивый голос певца, и звучание скрипки, и рояля. Когда есть звук, можно говорить о концепции, о технике, о духовной составляющей. Но если нет звука — говорить не о чем.

Мне повезло, моим педагогом была Серафима Леонидовна Могилевская. Она была ассистенткой Генриха Нейгауза, известной пианисткой и преподавателем. Она очень внимательно относилась к звуку: рояль должен петь и по нему нельзя стучать. И она умела этому научить. Таких педагогов мало в мире. Мы долго работали над тем, чтобы рояль превратился из ударного инструмента в инструмент, который может петь.

Что для романтической музыки must, и даже для музыки барокко — основное. Есть такое движение аутентистов (я отношусь к нему скептически), утверждающих, что во времена барокко были плохие инструменты и люди играли проще. Человечество прошло путь развития, и я не понимаю: зачем уродовать звук. Есть виртуозные пианисты, некоторые из них довольно известные, но если они стучат по роялю — для меня таких пианистов не существует.

Форму поддерживаете гаммами и этюдами?

Никогда. Только произведениями. Это мое кредо, не знаю: правильное ли оно. Придерживаюсь его, наверное, потому что играть гаммы и этюды не очень приятно, и ты на некоторое время превращаешься в робота. А самое страшное, когда человек занимается музыкой, и у него нет никаких чувств. Чтобы не потерять мотивацию, ты можешь совершенствовать технику в сложных произведениях. Но важно быть увлеченным эмоционально, испытывать катарсис.

Как вам удается совмещать творчество с менеджментом?

Мне пришлось. В 2014 году, когда случился Майдан и большой кризис в обществе, мне стало понятно, что моя мечта о создании в Одессе большого серьезного фестиваля стала еще менее осуществимой. До этого я как музыкант регулярно обращался к властям со словами “давайте сделаем”. В итоге психанул, и мы с женой решили организовать фестиваль сами — вдруг что-то получится. У меня не было амбиции становиться менеджером, более того, я был уверен, что это не моё. Но когда я увидел, что перспективы туманны, я решил попробовать. И потом, на удивление, оно стало получаться, и лучше, чем ожидалось.

Теперь уже я втянулся, мне понравилось и я понял, что это моё. Я очень люблю Одессу, и считаю, что раз уж тут нахожусь, то должен что-то сделать. Кроме своих разнообразных проектов, важно было сделать фестиваль для города.

Локальность держится на персонах, на личностях. Но кроме ярких представителей в каждом большом городе возникают мифы об уникальности и обособленности, которые иногда могут заводить в опасную риторику.

Да, но в 2014 году, когда нужно было выбирать: эта часть Украины пойдет в Россию или останется в Украине, несмотря на раскол в обществе, большинство было за Украину. Мы тогда с другими известными одесситами организовали Форум одесской интеллигенции, который на самом деле был форумом проукраинской части одесской интеллигенции. Мы говорили о том, что Одесса — хоть и русскоязычная, но Украина, и старались переломить в медиапространстве тренд, будто Одесса только и ждет, пока сюда придёт Путин. Это был момент истины. Ситуация была опасной: когда я проезжал мимо Куликова поля, я понимал, что эта точка будет отправительной для попытки захвата. Потом случилось то, что случилось.

Мы с коллегами своими голосами пытались донести, что здесь есть лидеры мнений, которые проукраински настроены. Подобная ситуация была в Харькове, и во многом благодаря Жадану и другим представителям харьковской интеллигенции и активистам, город удалось сохранить. К сожалению, этого не случилось в Донецке и Луганске.

Картины каких художников находятся у вас дома?

У меня есть несколько картин. Одна из них Ройтбурда, замечательная музыкальная картина о Вагнере из его серии, которую он, кстати сказать, писал в 2014-м году. Степан Рябченко, современный одесский художник. Это работа графическая, которая в виде инсталляции выиграла конкурс на скульптуру перед Одесским аэропортом. Одесситы. Я бы не отказался от представителя Барокко или Возрождения, но это нереально.

Какие у вас отношения с деньгами?

Их все время не хватает, потому что классический музыкант в нашей стране — это не высокооплачиваемая профессия, скорее, миссия или удовольствие для души. Миссия для общества, но не для заработка. На фестивале заработать невозможно. На концертах средний достаток есть, но это все равно не то, что имеют наши поп-музыканты.

При этом вы, используя свои ресурсы, снижаете цены на билеты, чтобы люди могли прийти послушать классическую музыку.

И, кроме украинцев, много людей приезжает из-за границы. Потому что тот же культурный продукт, который они увидят в Цюрихе или Зальцбурге, можно получить в Украине за цену вдесятеро меньше.

Имея такую разветвленную творческую деятельность: и театральная режиссура, и сольные концерты как пианиста, и коллаборации с другими музыкантами, и организация фестиваля, — что стоит в приоритете развития сейчас?

Я надеюсь, что никогда не перестану играть на рояле, но вместе с тем, хочется продолжать все синтез-проекты. Хочется продолжать концерты с балетом, хочется воплотить театральную постановку, продолжать проекты с видеопостановками и голограммами, как у Скрябина в “Мистерии” — создать в зале что-то магическое. И, может, когда-то доберусь до кино. Это затратная вещь, но мне есть что сказать как режиссеру.

Это будет картина с мощными эмоциями, зритель должен быть потрясен: где-то плакать, где-то смеяться, это должно быть искусство, которое бы вызывало у зрителя мощный отклик и, конечно, очень красивое. Я всегда за эстетику в кадре. Эстетику в сочетании с музыкой. У любого шедевра кинематографа всегда есть прекрасный композитор.

Вы делали проект по “Письмовнику” Шишкина, где одной из тем является отношение человека и времени: время рассыпается, и человек становится человеком. Время в вашем творческом пути уже рассыпалось, вы его остановили, или оно еще может как-то мешать?

Я думаю, что я еще всего не сказал. Какие-то вещи я сам еще не знаю, и они должны прийти.