Юрий Издрык: «Правды не существует. Но честным быть возможно»

«Самый сексуальный украинский культурный деятель 2021», номинант на Шевченковскую премию по литературе 2021, писатель, музыкант и художник Юрий Издрык в этом году отмечает шестидесятилетие. Он уже давно ведет уединенную жизнь в родном городе Калуше близ Ивано-Франковска и вместе с тем уверенно держится в верхушке украинских ТОП-ов по тиражам поэтических книг.

В 2020 году в сотрудничестве с киевской фотографкой Настей Теликовой Издрик презентовал публике проект Naked One – серию своих ню-фотопортретов в виде выставки и книги со стихами, на переплете которой отмечалось строгое «58+» (именно таким был возраст автора на тот момент). В канун 60-летия и после очередного сетевого «срача» из-за демонстрации обнаженного тела мы говорим с Юрием Издрыком о честности, ее границах и ее ограниченности.

Твоя последняя изданная книга Naked One – была ли она таким актом сознательно или не была – воспринялась публикой как акт честности на грани эксгибиционизма. И разнообразие реакций, которые этот проект вызвал, подтверждают ее «вызывающий» характер. Это книга очень откровенная, и я имею в виду не только фото. Но прежде чем мы поговорим именно о книге, скажи: для тебя честность – это добродетель?

Демонстрация обнаженного тела всегда вызывает у людей неоднозначные эмоции. Поэтому такая реакция вполне нормальна.

Нет, честность для меня – не добродетель. С честностью – как с Богом: возможность определения существует только апофатически. Обходя факт, что ложь является основой нашего общения, и без лжи социум, каким мы его знаем, просто перестал бы существовать, даже если ты будешь пытаться определить, что такое честность – это будет так же, как попытки найти свое Я. Оно неуловимо. Ты погружаешься в спирали самокопания, пытаясь быть честным с самим собой, и это такой порочный круг, откуда некуда выйти.

Очень хорошо, что мы дожили до так называемой эпохи постправды (на самом деле это не хорошо, но мы всегда жили в этой ситуации, просто не осознавали) – сейчас эта ситуация очерчена. Представьте себе: фирмы, выполняющие фактчекинг для новостных агрегаторов, не выносят такой вердикт как «правда/неправда»; их приговор примерно определяется в 4 возможных категориях: 1) скорее всего, правда, 2) скорее всего, неправда; 3) правда, вырванная из контекста; 4) полуправда. Мы живем в эпоху, в которую фактчекинг стал невозможным. Как потребитель, я больше не смогу найти пруф (что было еще возможно в 1990-х) – в 99% случаев я попаду на закольцованную (как и в случае с поисками честности) ссылку. В конце всегда есть два источника, и это уже давно подмеченный феномен. Так что краткий ответ – правды не существует. Но быть честным возможно.

В этом смысле правда, как определенная добродетель, – иллюзорная, частичная, половинчатая, вырванная из контекста – функционирует в обществе. Искренность до определенного предела (который я, возможно, переступил) приветствуется, отсутствие задней мысли, интриги, происков – приветствуется, и т. д. Но без обмана мы не могли бы ни вести бизнес, ни поддерживать свои социальные отношения. Не могли бы, наконец, вести внутренние монологи, полные самообмана и всяческих иллюзий.

Литература для тебя – инструмент обмана?

Нет. Литература для меня – по крайней мере, когда речь идет о прозе – автопсихотерапия. Там я максимально искренен и откровенен. Иногда, как в «Воццеке», вплоть до того, что люди узнают себя в пародиях. Переигрывание пережитых ситуаций, попытка назвать свои эмоции – в этом и состоит акт психотерапии в процессе писания. Это по сути галимый фрейдизм, и нынешняя попсовая психотерапия в большинстве своем держится на этом изобретении психоанализа: установить связь между словами и эмоциями. Правильно названная эмоция перестает тебя истязать или тобой управлять.

Когда у тебя в мозгу есть центр постоянного воспаления, мешающий функционированию других сетей, избавиться от этого можно, провернув определенные мыслительные операции, связанные со словами. Как это происходит – совершенно неизвестно, но это работает. Суть состоит в том, чтобы правильно назвать свои эмоции, – что значит быть честным с собой. По-видимому, такое четкое название и определение источников этих эмоций происходит редко, разве что в случае идеальной терапии; но верно любое название, которое приводит к облегчению.

В большинстве случаев люди сходятся для того, чтобы просто поговорить с кем-то незнакомым, с посторонним, и в процессе говорения очень часто (просто случайно) выговариваешься. То же происходит и в процессе писания. Понятно, что ты даешь волю фантазии. Подключаешь свои размышления: ты современный писатель, ты постмодернист, можешь завернуть какие-нибудь формальные штучки; но основная масса текста просто «вылезает» из тебя. Тебе важно иметь профессиональные навыки, знать больше слов, чтобы не задумываясь излагать этот поток. Другое умение – на этот поток себя настроить. Но когда тебя колбасит – мы знаем, как все это просто льется из человека.

Тогда литература – это ответ на вопрос «Кто я?»

Это где-то очень близко.

Стала ли для тебя, наконец, эта книга каким-нибудь ответом?

"Кто я?" каждый из нас выясняет всю жизнь. Нет никакого устойчивого Я, каждое утро просыпается какой-то другой Я. Проблемность континуальности идентичности очевидна. Возвращаясь мысленно в прошлое, я себя многих бывших не только не узнаю – я с собой многими не хотел бы иметь никакого дела. До 48 лет я был конченым мудаком, к тому же алкоголиком и мало что о себе знал. Только после 50-ти, покончив с алкоголем, стал знакомиться с собой, заниматься собой и тогда узнал много интересного и о человеческой природе в целом.

С одной стороны, в этой книге никакого особенного своего "Я" я не открывал. С другой стороны, я рад, что этот проект состоялся, потому что сейчас я бы на такое не решился. Начиная с 2013 года, когда вышла первая поэтическая книга «Ю», каждый год выходит хотя бы одна. На презентациях я стараюсь подчеркивать (правда, без особого успеха), что уровень этой поэзии невысокий, а ее сугубо сетевая популярность вполне соизмерима с ее качеством. Из 2-3 тысяч написанных мной стихов, может быть, набирается сотня таких, за которые не стыдно.

Вот сейчас должен получиться сборник «the best» – увидим. Там есть случаи удачной риторики, но... Это образно убогая поэзия, там в основном перекрестная рифмовка, бедные рифмы. Это такой Коэльо в поэзии. Стихи для тех, кто не нуждается в особой изысканности. Даже сотня моих лучших стихов – это (по моим внутренним ощущениям, потому что литература – не спорт) совсем не тот ареал, где живут Калитко, Жадан, Бабкина и многие другие, кого я считаю поэтами.

Поэтому я без истерики отношусь к тому, что на эту книгу нет рецензий, она не выдвинута ни на один поэтический конкурс. Эта поэзия живет в сети. Я не ожидал ее литературного успеха. Когда я перешел в фб и увидел, какой там формат, то начал писать без знаков препинания и прописных букв – это был сознательный шаг, чтобы упростить графическое восприятие. Моим критерием хорошего стихотворения для фейсбука стало трехстрофное стихотворение; четырехстрофное – это уже немного перебор, а больше – реально слишком много, потому что, как и любой другой пост, стихотворение имеет три секунды, чтобы завладеть вниманием. Это определяет формат сетевой поэзии.

Поэтому каждый раз, делая книгу, я сталкивался с проблемой ее конструирования. Конструкция, архитектура, структура книги – вещи, оказывающие большое влияние на восприятие написанного. Даже те же тексты, в том же порядке, но изданные на другой бумаге, другим шрифтом, в другом формате и оформлении, создают разный эффект. Один сборник будет хороший, другой – никудышный. И для меня единственный смысл – создать артефакт, самовыразиться не через посредственную поэзию, а через «инженерное» вмешательство в читательский процесс.

Идея сделать фотосессию ню тоже зрела давно. Предыдущая была ситуативная, опубликованная в ЖЖ лет 8 назад, и тем не менее, также повлекла за собой срач – хотя в результате привела к интервью с Натальей Влащенко в журнале «Публичные люди», где были опубликованы не только стихи, но и подборка откровенных фото авторства Ростика Шпука.

Я себя вполне нарциссически люблю, и после 50-ти – особенно. «Золотой лифон» здесь — дополнительная приятность, значит, еще кто-то эту любовь понял. И, поскольку после пятидесяти ты уже немногим женщинам можешь показать весь ассортимент своей ахуенности в реале, я решил сделать ее всенародным достоянием (смеется).

Вообще говоря, я не склонен воплощать свои идеи сразу, а тем более эпатажные. Я почётный гражданин города Калуша, кавалер Серебряного креста Республики Польша, ликвидатор аварии на ЧАЭС – у меня нет особых причин публично снимать трусы. Однако когда я увидел фотоработы Насти Теликовой, старая идея фотосессии возродилась. Мне нравилось, как Настя работает со светом; в ее объективе я мог себе представить свое тело и понял, что смогу при ней легко раздеться и чувствовать себя свободно.

Идея совместить откровенные стихи с откровенным изображением писавшего их тела показалась мне вполне конструктивной. А так как я все равно шел на риск, то меня просто подрывало показать fuck всей славной украинской культуре, на которую я въёбывал 30 лет, клепая «Четверг» и открывая новые прогрессивные таланты, а она и дальше там же, где была – просвещение, народничество, этнография и священные вареники с вишней. Ну, вот и показал. Вполне недвусмысленно. Попустило.

То, что ты увидел на этих фото, произвело на тебя впечатление? Произошел какой-нибудь апдейт самовосприятия?

Ты знаешь, нет. Я знал, что меня любит камера; знал, что я люблю себя на фото – и не люблю на видео. Некоторые кадры я бы обыграл чисто с постановочной точки зрения. Это делалось в момент карантинного всплеска популярности косплеев, еще я пробежался по классике ню-фото, но бессистемно. Это все было импульсивно; мне, как модели, прежде всего хотелось поиграть в эту игру, прочувствовать этот азарт. Чтобы мне было комфортно и свободно – а тело делает свое, какое уже оно есть. Это так же, как выход на сцену: во мне включается какое-нибудь сценическое животное, и разговаривает с женщинами в зале. Это же не я с ними разговариваю.

Я пытаюсь выяснить, было ли в этом желание увидеть себя со стороны (как часто бывает с такими экспериментами у женщин)? Прежде ты довольно много говорил о принятии возраста, примирении с собой, и эта книга для меня выглядит как следующий этап этого принятия, в том числе и телесного.

Я хотел, чтобы мое тело запечатлел хороший фотограф. И я получил это. Я удовлетворен, что у меня будет на память такой фотоальбом. Может, это было связано с проблемным осознанием 58 лет. Может быть, это было тогда важно. Но основное – я сделал хороший проект. Сама поэзия без этих фоток была бы только очередным сборником Издрыка.

Но в этой книге есть незаурядный цикл «верлибр, бро» – очень «чесняковый», я бы даже сказала, «пацанский». По сравнению с другими твоими стихами, даже собранными в этой книге, он находится в совсем другом регистре. И создается впечатление, что ты наконец-то говоришь в нем с самим собой, а не со всеми женщинами, с которыми ты общался с помощью поэзии последние 8 лет.
Да, он искренний до предела, и мне кажется, его было уместно именно таким визуалом сопровождать. Там тоже есть телесный драматизм. Когда-то было точно сформулировано, что все мое писание – это мой способ говорить с моими женщинами. В «верлибр, бро» Она тоже есть – но там не было другого выхода, как придумать себе своего «бро» и «по- мужски» в раздевалке своему другому Я что-то такое объяснить в высокохудожественной форме.

Кроме этого необычного опыта ню-фотоальбома вместо сборника поэзии, с тобой случилось недавно полнометражное художественное кино по книге Артема Чеха «Кто ты такой?», в котором ты тоже играешь довольно «пацанскую роль». Каким был для тебя этот опыт? Пошел бы ты на такое, если бы это была не Ира Цилык, которую ты знаешь и любишь?

Пожалуй, пошел бы, потому что по жизни я играю в игру «а где тебя, Юраня, еще не было?». Но, наверное, смотрел бы, кто режиссер и что мы будем снимать – потому что некоторый опыт в киносъемках у меня есть. А на предложение Иры я бы согласился, каким бы оно ни было – потому что такая была договоренность еще со времен нашего совместного турне. Я даже сценария полностью не читал.

И как тебе твой персонаж?

Как ты себе представляешь, что может быть общего между бывшим полковником ГРУ и внуком репрессированного католического священника с антисоветскими настроениями? Только алкоголизм. А поскольку это все было мне очень хорошо знакомо, то меня не пугали съемки в Киеве в 5 утра, где я должен был пьяным лежать на фонтанчике, вокруг меня должны были гулять голуби, а солнце в это время всходило над правобережными хрущевками.

Сначала я пытался притворяться киноактером. Я давно и сильно люблю кино, и знаю, что не нужно там «Станиславского». А все равно: вот у тебя сцена ссоры, и ты сейчас должен начать кричать, и готовишься, что когда скажут «мотор», ты уже должен быть злой. Херня это все. У меня была возможность увидеть работу профессиональных актеров: как они мотивируют для себя свои движения, или как они включаются в эти «наигранные» ссоры. Как в одну секунду моя партнерша Настя Карпенко загорается – и это уже никакая не моя партнерша, а какая-то неизвестная мне тетя, которая на меня визжит. И я автоматом начинаю визжать в ответ.

А еще было классно смотреть на Иру с Артемом – они вместе все это снимали, обсуждали отснятый материал – и это было наслаждение — видеть, как их прет. И это было для меня залогом смысла всего происходящего. А еще – вся команда была феноменальна и очень общительна, очень дружелюбная атмосфера на площадке – это у нас в культурке нечасто случается. Такие пустяки и компенсировали, пожалуй, чуждость моего персонажа.

Хотел бы ты снять собственное кино?

Не думаю, что смог бы управлять съемочным процессом – хотя подозреваю, увидеть картинку в голове все же смог бы. Но это разве какое-то порно-мокьюментарии. (смеется) А вот записать свой альбом до 60-ти я бы еще хотел. Есть четырнадцать проверенных треков, и жалко их не зафиксировать.

Насколько ты мыслишь себя автором эвер-гринов, кстати? Твои тексты давно народны.

Oh, man... Знаешь, если бы я родился, допустим, где-то в Америке, где существует действующая система отчислений за исполнение авторских текстов, или был бы советским поэтом-песенником, и все артисты (а их уже более сотни), которые исполняют мои тексты, отчисляли бы мне хоть какую-то копейку, то я бы жил неплохо. Но, поскольку в наших условиях содержание специального агента для выбивания роялти не рентабельно, и даже попытки наших музыкантов что-либо решить с агентствами авторских прав пока не очень успешны, я решил забить. Раз это так популярно – значит это народное.

Меня больше достает, что от меня все хотят подписания документов, где я отдаю свои произведения бесплатно. Говорю им: берите мои стихи, поверьте мне на слово. «Нет, мы не можем». Ну, это ваши проблемы, не мои. Я дарю вам свои тексты – но подписывать бумагу, где я отказываюсь от своих текстов в пользу ваших творческих потуг, я не буду.

Возвращаясь к твоей жизненной игре: где тебя еще не было, Издрык?

Отвечу неожиданно. Новая пандемийная реальность, как я уже много раз говорил, поломала мою последнюю, будто бы самую счастливую жизнь. Необходимость начинать что-то следующее стала очевидной. Моя старая форма социализации – писать стишки в фб, получать лайки, и время от времени ездить на фестивали – отпадает.

Чем я занимался, сочиняя эти стишки? (Кроме того, что торговал эмоциями – кстати, довольно честно; в смысле, я не конструировал эмоции, я их действительно переживал, и если они кому-то передавались – слава богу). Я конструировал себе будущее. Если проза – это скорее психотерапия и разборки с прошлым, то поэзия (по крайней мере, в моем случае) – это были разборки с будущим.

И вот сейчас, буквально с начала 2022 года, мир, мной сконструированный, начал себя мне фрагментами показывать. И я подумал, что наиболее интересным занятием (интереснее музыки или порнофильмов) может быть попытка пожить в уже написанном мной будущем. Не в вашем настоящем. А в написанном мной самим. Вот этим я теперь и займусь. И этот мой ответ также касается вопроса о честности.

То есть, ты хочешь «выйти из матрицы»? (смеется)

А я не вижу другого выхода. Мотивов делать сейчас что-то, ориентированное на других, у меня все меньше. И даже мой нарциссизм недостаточен для того, чтобы мотивировать меня писать прозу, делать подкасты или записать свои репчики-трепчики. Я уже знаю, чем я буду заниматься по крайней мере в ближайшие два года. Все свои видения я уже записал.